Вот почему и Христос на кресте, ставши за нас клятвою и приняв, хотя и без собственной вины, последствия общего человеческого греха — немощь и смерть, уже не называет Бога как прежде Отцом, но вместе со всею тварью, которая стенает и мучится Доныне, в смертельной скорби восклицает: «Эли, эли, лама савахфани».
Говорю «первобытного» в смысле относительном и чисто историческом. Существуют твёрдые основания думать, что тот звериный образ, в котором является нам человечестве на пороге истории, есть лишь извращение первоначального образа Божия в человеке.
Исключение составляют те немногие социалисты, которые сами, будучи богаты, стремятся к обогащению неимущих. Их стремление бескорыстно, но они должны помнить, что как только они внушат это бескорыстное стремление неимущим массам (что прямо входит в их задачу), так тотчас же оно и перестаёт быть бескорыстным. Избегнуть этого противоречия они могут, только ставши прямо на точку зрения милостыни, т. е. делясь своим богатством с бедными, а не внушая им грабить чужое.
Как зло явилось в мире и грех сделался законом мировой жизни, об этом здесь не говорится. Растление природы есть для нас прежде всего факт, и этот факт предполагается христианством, как религией спасения.
Ибо тогда соединение будет его собственным действием, исполнением, не жертвой его индивидуальности. Кто сам своей доброй волей отдаёт душу свою, тот приобретает её, а кто захочет сохранить её в эгоизме, тот потеряет её.
Дух Святый найдет на тя и сила Вышнего осенит тя, тем же и рождаемое свято наречется Сын Божий.
Это определение, вытекающее из нашего понятия «о духовном человеке», или втором Адаме, безусловно тождественно с догматическими определениями вселенских соборов V—VII веков, выработанными против ересей несторианской, монофизитской и монофелитской, из коих каждая представляет прямое противоречие одному из трёх существующих логических условий для истинной идеи Христа.
Чтобы пояснить это сравнением из природного мира — человек, как существо сравнительно высшее, действуя на какое-нибудь низшее животное, не может явиться ему во всей полноте своей человеческой жизни; но те органические формы, в которых, напр., собака воспринимает явление своего хозяина, принадлежат только уму животного, нисколько не ограничивая и не изменяя собственное бытие воспринимаемого им человека.
Эти слова иногда понимаются так, будто Христос говорит искусителю: не искушай Меня, так как Я Господь Бог Твой. Но это не имело бы никакого смысла, потому что Христос подвергается искушению не как Бог, а как человек. На самом же деле второе возражение Христа, также как и нервоз, представляет прямой ответ на то, что предлагается искусителем; предлагается дерзновенным действием искусить Бога и против этого, как и против первого предложения, Христос ссылается на Писание — в настоящем случае на то его изречение, которое запрещает искушать Бога.
В области до-христианских религий мы находим одно существенное различие или человек рабски преклоняется перед фактическими основами природной жизни, видя в них прямое действие высшей силы, или же он напротив решительно отрицает природное бытие как зло и ложь и, аскетически подавляя в себе материальную жизнь, ищет Бога в отвлечённом созерцании. Только первого рода религии (чисто натуралистические) составляют прямую противоположность христианству, и я их теперь имею в виду. Второго же рода религии суть лишь подготовление и переход к христианству.
Известно, что еврейское слово, переведенное у нас «ношашеся» (над водою), означает собственно высиживать (птенцов), вследствие чего ев. Василий Великий в своём «Шестодневе» уподобляет Духа Божия орлице, высиживающей и выводящей своих детей. С этим же, вероятно, находится в связи голубиный образ Духа Божия.